Любовник Большой Медведицы - Страница 85

Мы хорошо одеты, с надежным оружием. Много у нас денег и надежд добыть еще больше, больше денег. Но зачем они мне? Разве я знаю? Мне деньги не нужны вовсе. Мне от жизни многого не надо.

Уже половина мая. Щур улаживает наши дела в местечке, смотрит внимательно, разузнает, не пойдет ли вскорости за границу группа «повстанцев». Грабарь целыми днями спит на чердаке, на нашей мелине у матери Вороненка. А я с двумя парабеллумами в карманах брожу по лесам и дорогам. Иногда очень далеко захожу. Не знаю, что меня гонит? Не могу понять. Может, не хватает чего? А чего? Все есть: и жратва, и водка, и преданные друзья.

Весна уже вовсю. Солнце поливает землю горячими лучами. Лес играет, поет, шумит. Земля оживает, дышит глубоко.

Я долго брожу по лесам вдали от местечка. Иногда ко мне присоединяется Грабарь (но только по вечерам: коллега не любит солнца). Тогда идем в ближайшие деревни. Там у нас много знакомых хлопцев и девчат. Зовем их к себе на водку и конфеты. Грабарь не особо разборчивый, кем угодно доволен — лишь бы баба! А днем цинично посмеивается над девками, которых вечерами и ночами усердно и работяще ущупывает по чуланам и амбарам. Говорит, к примеру, такое: «Для меня красота начинается изрядно за коленом, а кончается около пупка. Вот это — первая категория. А что остальное, так разницы никакой. И не в счет!»

Грабарь умеет с девчатами разговаривать. Хоть гадкий и циник, пользуется большим успехом. В каждой окрестной деревне у него по нескольку любовниц. Не раз слышал: такое он сальное, жуткое, похабное непотребство им говорит, что аж плевать охота, а они его клянут, кулаками тычут, уши себе затыкают — но слушают, так и льнут к нему.

Когда работы на ночь нету, Грабарь на мелине не спит. Приходит рано утром, заморит червячка и укладывается до вечера, а вечером снова на обход деревень. Днями остаюсь я один. Долго спать не могу, брожу в одиночестве по лесам. Часами лежу на мягком мху, глядя в глубокую бирюзовую даль неба, где плывут легкие облачка или ползут тяжелые огромные клубы туч.

Однажды случилось мне долго блуждать в лесу поблизости от Душкова. Уже хотел я обойти деревню Выгонище и вернуться на мелину. И вдруг, стоя на краю леса, заметил идущих по дороге от местечка молодых хлопца и дивчину. Хлопец мне показался знакомым. Отступил я в лес, спрятался за кустами.

Когда пара приблизилась ко мне, я узнал Петрука Философа, ведшего под руку девушку, которой я никогда в местечке не видел. Одета скромно. Черные волосы, брови, бледное лицо. Очень молодая, намного моложе Петрука. Показалось мне: видел я где-то ее лицо. Хотел я сперва подойти к ним, но показалось мне: когда-то я ее или кого-то очень похожего встречал. Потому не стал выходить. Они меня миновали. Тихо разговаривая, пошли дальше. А я смотрел им вслед и все старался вспомнить. Наконец, вспомнил Капитанскую могилу и призрак. Ведь лицо — то самое! Похоже очень. Видел сквозь горячку, в полумраке, но запало в память.

Пошел за ними. Слежу издали, но подойти не отваживаюсь. Что-то меня держит.

Дошли они до окраин Душкова, возвращаются. Я за ними иду вдали. Затем лесом забегаю вперед, прячусь в кустах у дороги. Приближаются ко мне. Слышу голос дивчины:

— Пусть пан в Варшаву напишет. Может, там известия какие отыщутся?

— Нет, панна Ирка! Ничего это не даст. Хочу я теперь через газеты обратиться к эмиграции. Они могли в Германию выехать или во Францию. У них могли быть знакомые, знающие об их судьбе.

Дальше я не слышал. Но из обрывка этого понял, что Петрук старается отыскать родных и разговаривает про то с дивчиной по имени Ирена. А кто она? Понял я, что стою перед загадкой, которую без помощи Петрука не разгадать мне.

Ушли они, скрылись за пригорком. А я долго смотрел им вслед.

Пошел полями к лесу, где было наше укрытие. Там Геля готовила нам еду. Можно было бы и в избе поесть, но вольготнее на чердаке, там мы никого не стесняем. Собираю еду в корзину, выхожу и залажу на чердак. Грабарь глянул на меня из-под прищуренных век, изображая спящего.

— Человече, и когда уже выспишься? — говорю задумчиво.

— А когда мне еще спать? Что, работа гонит? Ночью с бабами валандаюсь, а днем, значит, сплю.

— Вставай кушать!

Едим с аппетитом жареную со шкварками яичницу, горячие блины, тушеное мясо, капусту. Выпиваем бутылку водки. Закуриваем. До заката еще далеко.

— Щур приходил, — говорит Грабарь.

— Ну и?

— Принес десять бутылок «беленькой» и две тысячи папирос.

— Что говорил?

— «Повстанцы» тихо сидят. Не идут за границу. Алинчуки донесли в полицию, что ты их ограбил по дороге с Ракова в Олехновичи.

— Да быть не может! Что, правда?

— Щур сказал. Клял на чем свет стоит. Первая категория!

— Так ведь узнать меня не могли! Я ж ни слова не сказал, и не видели они меня вовсе!

— Щур говорил, это с понтом они, западло кинули. Сами не знают, кто их обработал, а на тебя со злости. Альфреда работа. А тебе чего? Никто ведь не верит, что у них товар в самом деле по дороге в Олехновичи отобрали.

— Да плевал я на них! — говорю, злясь. — Пусть доносят. Попрошу Щура, чтоб вызнал, когда снова за границу пойдут, и вот тогда за понты их уже и покатаю!

— Такое я понимаю! Люблю такие игры, — согласился Грабарь.

— Что еще Щур сказал? Работа будет?

— Пока ничего нет. Сказал потерпеть. Пусть темные ночи подойдут. Вот тогда начнется работа! Первая категория!

— Скучно ждать-то.

— Тогда пошли по бабам! Знаю я в одной деревеньке таких женщинков, что аж холера побери! Первая категория!