Любовник Большой Медведицы - Страница 83

Алинчуки, низко наклоняясь, один за другим залазят в тоннель. Тогда трижды сильно дергаю за шнур, и Щур вскакивает. Несколько длинных прыжков — и исчезает за насыпью. Грабарь соскакивает вниз на нашу сторону. Бегу за ним.

Почти одновременно включились с обеих сторон тоннеля фонари. Залили ярким светом. Послышался холодный, спокойный, уверенный голос Грабаря:

— Ручки вверх! Раз-два! И не гу-гу! Первая категория!

«Ого! — думаю. — Какой ты, а?»

Зажег я свой фонарь, и Грабарь со сверкающим в правой руке ножом пошел вперед. Мы со Щуром светили в середину тоннеля. Куртки широко распахнули, чтобы выходы заслонить, светла поменьше выпускать наружу, чтоб не так заметно издали было.

Грабарь обыскивает первого с краю. Узнаю в нем Альбина. Грабарь вынимает из его кармана пистолет, запасные магазины, еще что-то, издали не разглядеть. Сует все в свои карманы. Потом обыскивает следующего, Адольфа. Так же ощупывает, выворачивает карманы, забирает оружие. Потом Альфонса. Затем Амброзия. Наконец, подходит к Альфреду. Тот говорит. Я не слышу, что именно. Но расслышал, что Грабарь в ответ сказал:

— По какому праву? А потому, что нравится нам! Понял?.. Если не нравится, так я тебе зубы повытряхну или косарем в бок. Усек?

Грабарь закончил обыскивать Алинчуков. Сказал им:

— А ну, скидывать но́ски! Одним духом, ну, а то я вас!

Теперь Грабарь держал в левой руке фонарик, а в правой — парабеллум, отобранный у Альфреда. Братья поспешно скинули но́ски. Тогда Грабарь объявил громко:

— А теперь — марш за границу! Гуськом, один за другим!.. А я — с тылу. Кто обернется — тому сквозняк в мозгах сделаю, чтоб проветрилось. А ну, вылазь! Пошли! Первая категория!

Щур погасил фонарь, освободил выход. Алинчуки один за другим вылезли из канала и направились в поле. Грабарь пошел за ними. Щур залез в канал и принялся вытаскивать но́ски наружу. Оказались тяжелые. Я начал связывать их по две. Две для Грабаря, две для меня, одну для Щура: он послабее нас.

Ждем, пока Грабарь вернется.

— Марово их он обработал! — шепчу Щуру.

— Старая фирма! Жиган! Я знал, кого на такую работу взять. Таких, как он, мало на пограничье.

Вскоре послышались легкие шаги, и с насыпи сбежал Грабарь.

— Где их оставил? — спросил его Щур.

— Полкилометра вел их. Может, до самой границы. Я местность здешнюю не знаю. А потом потиху назад, назад… Задал им. До Москвы до самой помаршируют — думают, что я сзади иду.

Вернулись мы на мелину. На чердаке, при свете фонаря, Грабарь принялся вынимать отобранное у Алинчуков. Три парабеллума оказалось, два нагана, пять фонариков, много патронов и запасных магазинов. Несколько портмоне. Щур принялся их исследовать. Было там много советских и польских денег, были доллары и фунты стерлингов. Документов не нашли. Контрабандисты в дорогу удостоверений не берут.

— Знаешь что? — сказал Щур. — Половину денег отдадим матери Вороненка, а половину Лорду отошлем, в тюрьму. Он из-за них мучается. Пусть ему через то хоть какая польза.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — заметил Грабарь.

— А нам останется товар и машины.

Принялись распаковывать но́ски. Товар там дорогой: кожа лакированная, шевро, французские перламутровые пуговицы, батист, красивые чулки. Все наилучшего сорта.

— Ну, добрый кус мы урвали! — обрадовался Щур.

— Где скинешь? — спросил Грабарь.

— Дьявол его знает! Продать можно, но ведь потеряешь много.

Тут пришла мне в голову мысль.

— Знаешь что? — говорю Щуру. — Может, занесем товар к Бомбине? Она давно освободилась, а дело свое зашмаровала.

— Дело говоришь! — похвалил он. — Тут задарма спустишь. А там вдвое против настоящей цены заработаем. В восемь, в десять раз больше возьмем, чем здесь. Ну и того, — подмигнул мне, — Бомбину свою увидишь. Хорошо, что вспомнил!

Решили мы подождать новой ночи и отнести завтра за границу отобранный у Алинчуков товар. Щур пошел в местечко, а мы с Грабарем остались на мелине.

7

Мы хорошо вооружены. У меня два парабеллума: один свой, второй отобранный у Алинчука. У Щура тоже два парабеллума, а у Грабаря — два нагана. Не любит он автоматического оружия. Несем мы три очень тяжелые но́ски с товаром Алинчуков. Был тот товар предназначен для Советов и направляется в Советы. Только с опозданием на один день и на другой пункт.

Ночь очень темная. Идем большей частью лесом. Медленно, осторожно, шаг за шагом — хоть никого и не боимся. На пулю из засады, из-за кустов, можем ответить десятком пуль. Осторожны мы, чтоб тех, кто на нас вздумает охотиться, врасплох застать. Осторожны мы до времени, а как время придет — драться будем до последнего. Про то не договаривались, но все мы это знаем.

У границы останавливаемся. Садимся на землю, снимаем сапоги, суем их за пояса, халявами вниз. Движемся беззвучно, как привидения. Ступни мягко опираются на хрусткие веточки, на шишки — никакого шума.

Ведет нас Щур. Я хорошо знаю этот кусок пути, иду последним. За Щуром идет Грабарь. Он местности вовсе не знает, потому держится между нами. У меня в руках пистолеты. Запасные магазины оттягивают карман. Шаг за шагом в тишине продвигаемся вперед. Постепенно глаза привыкают к темноте и местность различается уже на большом расстоянии.

Минуем стежки — по ним большевистские солдаты ходят в тылу приграничья. Осторожно приближаемся к каждой. Долго прислушиваемся, стоя рядом друг с другом. Наконец, переходим опасное место. Снова марш, снова лес и тропки.

Вдруг Щур остановился за два шага от тропы, опустился на колени. Мы — вслед за ним. Сперва ничего не слышу, потом улавливаю неясные звуки. И не разобрал поначалу, что такое. Потом различаю уже отчетливее шарканье подошв о землю. Ближе, ближе. Вот, различаю пару темных фигур, медленно приближающихся по стежке к нам. Тихонько поднимаю руки с пистолетами, направляю дула перед собой… Сделаю с теми, кто подойдет, что захочу! Восемнадцать пуль у меня наготове. Все могу выпустить за несколько секунд. Могу превратить двоих пограничников в изрешеченное пулями мясо!