Любовник Большой Медведицы - Страница 57

К оглавлению

— Знаешь ствол такой?

— А то, знаю!

— Ну и лады!

И дает мне шесть запасных магазинов.

Вынимаю из кармана наган и показываю ему.

— У меня еще машина есть!

— И эта не помешает, — замечает Сашка, протягивая парабеллум Живице.

— Ты смотри, чтобы карман, где магазины носишь, чистый был, — это Сашка мне. — В левый лучше клади.

Раскладываю поудобнее оружие и магазины, проверяю фонарик. Сашка мне показывает на меньшую но́ску.

— Твоя. Наденешь, когда наверх вылезем.

Медленно вылезаю наверх. Вскидываю на плечи но́ску.

Ого, фунтов сорок! Сашкина но́ска намного больше. А Живицы — фунтов сто.

Идем через сад в темноту. На краю останавливаемся, Сашка тихо свистит. Тут же из темноты появляется неясная фигура и слышится хозяйский голос:

— И по тому поводу, значит, все в порядке. Бором идите, лугом потом… Наверное, до утра не вернетесь?

— Не осилим до утра, — подтверждает Сашка. — Ну, будьте здоровы!

— Дай Бог счастья! — желает хозяин.

Сашка идет первым, за ним Живица, я замыкающий. Идем по межам, чтобы следов не оставлять на поле. Через четверть часа добираемся до старого бора. Ветер шумит в ветвях над головой. Плесенью пахнет, сыростью. Ноги ступают бесшумно по ковру мха. Темень все гуще.

Через полчаса выбираемся на опушку. Перед нами — длинный луг, дальний край его теряется в сумраке.

Идем ровно, спокойно, неподалеку друг от друга.

Начинается болото, замедляется наш шаг. Кое-где проблескивает вода в окошках. Отражаются в них звезды, блестят мутно, будто из глубокой пропасти.

Снова выбираемся на поле, но идем еще медленнее. Делаю вывод: граница близко. Где-то далеко заливается лаем пес — долго, злобно.

Бредем в темноте вперед, шаг за шагом. Сжимаю в кармане рукоять револьвера, верчу головой — но ничего не разглядеть.

Замечаю: Живица стал. Я тоже останавливаюсь. Стоим, неподвижные, очень долго.

Слышится сбоку легкий шорох. Потом различаем шаги. Смотрю туда, стараюсь изо всех сил разглядеть, но — ничего. Черный силуэт Живицы на фоне неба торчит, точно пень. Сашки вовсе не видно. А шаги все ближе к нам. Легкий кашель. Вот, сплюнули. Держу оружие наизготовку и удивляюсь, что не отступаем и дальше не идем, чтоб от невидимых погранцов уклониться.

Шаги все ближе. Идут к нам погранцы, ногами шаркают, топают. Кажется — рукой подать.

Вдруг звук шагов стихает, и отчетливо слышится голос, говорящий по-русски, с великорусским акцентом:

— Никак плеснуло что-то?

— Это в голове у тебя плеснуло, — отзывается ворчливо густой бас.

Снова слышатся шаги. Тяжко топают, шаркают. Кажется: столкнемся лбами сейчас. Но на самом деле, шаги отдаляются. Спустя несколько минут — полная тишина. Тогда темный силуэт Живицы движется вперед, за ним — я.

Через минуту пересекаем приграничную тропу.

Минуем большое болото, обходим озерко. Подходим к длинной полосе кустов, полуостровом вторгающихся в болото. Выбираемся на твердую землю.

А пес все еще заливается лаем.

Мы долго тащимся вверх по склону. Наконец, вершина холма. Видим справа, у подножия, длинный ряд огней. Деревня. Пес лает оттуда.

Вдруг слышим в темноте перед нами рипение колес. Приглушенные голоса. И вдруг — взрыв смеха.

— Но-о! — разносится протяжное.

А издали, от деревни, песня:

Ночка темна,
Я боюся,
Проведи меня,
Маруся!

Мы спускаемся. Идем не торопясь. Минуем овраг, обходим огромный валун и движемся по песку, между густо растущими кустами можжевельника. А песня все слышится:

Провожала
До вокзала,
Жалко стало,
Плакала!

Теперь идем быстро. Минуем поля, леса, пастбища. Дорога наша — я слежу по звездам — почти прямая линия, на восток. Выходим на дорогу, долго идем по ней. По ней заходим в большой лес. Пахнет смолой.

Пять часов уже идем, а еще никто ни слова не проронил. Шагаем ровно, широко, легко и тихо ступаем. Я уверен: никто нас на дороге не подстережет, не выскочит вдруг. А если выскочит — так ему же хуже! Знаю я, уверен, хоть про то и не договаривались: живым не сдамся ни я, ни они. Уверен и в том, что никто из нас не бросит другого в беде, не оставит раненого. Все время будто поет у меня в душе. Очень радуюсь, что иду с такими людьми, сильными, быстрыми, знаменитыми на всю границу фартовыми, которым всегда, во всем можно доверять. С ними не боюсь никакой опасности, никакой преграды. Хоть бы знал, что если не отступлюсь от них, не предам, то ждет меня смерть через час, — и то их бы не бросил.

Еще через два часа приближаемся к жилью. Пахнет дымом. Останавливаемся и долго стоим, неподвижные. Вдруг из темноты рядом разносится волчий вой. Хватаюсь за наган и понимаю: это Живица воет. Вой то взвивается под небеса, то ползет у земли, дикий, унылый.

— Пся крев! — ругаюсь шепотом, восхищенный мастерством.

Когда бы сам не видел, не поверил бы, что человек такие звуки издавать может.

Вытье прервалось. Повисла тишина. Через несколько минут послышались два свистка: тихий, короткий, а за ним сильный и долгий. Такое повторилось трижды. Тогда и мы двинулись вперед.

Слышу в темноте легкие шаги — нам навстречу идут. Слышу Сашкин голос:

— Как там?

— В порядке!

Идем дальше и вскоре подходим к избушке. Окна ее закрыты плотными темными шторами. Под потолком светит подвешенная на проволоке лампа.

Вижу низенького широченного мужчину. Лицо его будто из камня высечено: серое, массивное, бескровное. Огромная голова заросла густой щетиной. Взгляд пронзительный, недоверчивый. Говорит мало и неохотно.