Любовник Большой Медведицы - Страница 81

К оглавлению

Ужасно меня поразил этот рассказ.

— Что ж теперь будет? — спрашивал Щура.

— Не знаю. Вороненок ранен тяжело. Может, и не выживет. А Лорд сядет и за оружие, и за тяжкие телесные!

— Худо!

— Худо, брате, — подтвердил Щур.

— Теперь разом и ты, и я остались без работы. Ведь группа Лорда теперь к чертям!

Щур замолчал. Долго думал.

— Это мы еще посмотрим! — сказал, наконец.

— Как? — спросил я, не понимая.

Щур топнул. Кулаки стиснул.

— Я им не прощу! Никогда! Алинчукам — тоже! — выговорил, сдерживая гнев.

Замолк снова и долго, неподвижный, глядел перед собой.

— Водка есть? — спросил, наконец.

— Есть.

— Давай!.. Вот нелюди! Вот гады! Вот скоты! — снова принялся клясть Щур.

Принес я бутылку. Коллега выпил разом половину, закурил и, сплевывая налево и направо, сказал:

— Ничего. Ты до головы не бери. Мы и сами не пропадем, и Лорду поможем. А к Вороненку нужно мать его отправить. Пойдем к ней.

Вошли в дом. Щур рассказал коротко матери Вороненка о произошедшем с ее сыном. Старушка поспешно оделась и в сопровождении Щура вышла из дома. На прощание Щур сказал мне:

— Ты далеко не уходи. Когда улажу все в местечке, вернусь к тебе.

Вернулся Щур назавтра вечером, уже пьяный. Приветствовал меня сердечно и объявил:

— Ну, брате, начнем мы работы! Выдубим шкуры им!

— Кому? Какая работа?

— «Повстанцам»! Я им, холерам, ни одной группы не пропущу! Каждую положу! Только держись!

Сидели мы в доме Вороненка. Сестра его занималась чем-то на подворье.

— Где Вороненок? — спрашиваю Щура.

— Повезли его в Вильно, в больницу. Операцию нужно делать. Мать Вороненка с ним вместе поехала.

— А где Лорд?

— В Ивенец повезли, к судебному следователю.

— А про какую работу ты говорил?

— Стоп! Это долгий разговор. Выпить нужно!.. Потом выложу тебе все документально!

Выпили мы бутылку водки, и Щур принялся рассказывать:

— Пока на границе наши фартовые работали, все шло как мое вам почтение! Появились «повстанцы». Ходят за пару грошей. Один у другого работу отбивает. Один другого сыплет. Сказать можно, что и не фартовые это вовсе, а хамы. И в машинистах у них гады. С ними даже «дикие» знаться не хотят. Звали они Шума к себе машинистом, так он ответил, что лучше голодный сидеть будет, лучше жидам будет воду носить, чем со жлобами водиться! То же и Бульдог им сказал. Раньше контрабандист был — хлопец! А теперь — или альфонс, или шакалюга, или засранец! Сейчас за бутылку пойла «повстанец» лучшему хлопцу перо в бок сунет! Так, как Вороненку по Альфредовой подначке. Знаешь, что мне в голову пришло?

Очень меня заинтересовала такая непривычно долгая речь Щура, и я спросил:

— Собственно, мне узнать хотелось бы, ты к чему клонишь?

— Хочу группы «повстанцев» разгонять и товар у них забирать. Если долго это делать, купцы им давать товар перестанут. Понимаешь?

— А откуда узнаешь, кто куда и когда идет?

— Все узнаю: либо от машинистов их, либо от хлопцев их группы, либо сам выслежу. Я уж сумею! Буду крыть их или тут, на пограничье, или лучше в Советах!

Щур, распалившись еще больше, принялся рассказывать, как он устроит работу. Я поддакивал, вставлял замечания. Незадолго перед уходом коллега сказал:

— Лишили нас, холеры, добрых хлопцев и работы! Но мы им покажем, почем фунт перца!

Через несколько дней из Вильни вернулась мать Вороненка. Сын ее умер в больнице, и мать с дочкой выплакали глаза. Когда смотрел на их горе, обуяла меня еще большая ненависть к «повстанцам». Я ждал нетерпеливо возвращения Щура, но он где-то запропастился, и я уже начал за него опасаться. Все же пришел он через несколько дней. Поздоровался со мной весело.

— Давно работа бы пошла, да не было нужного хлопца, чтоб третьим был. Ведь нужно, чтоб его «повстанцы» не знали!

— Так нашел?

— Нашел! Ездил за ним аж в Радошковичи.

— Кто такой?

— Янек Грабарь. Ты его не знаешь. Кле-е-евый хлопец! Надежный, боевой! До всякой работы охотник. И не жаднюга какой. Знаешь, где я его устроил пока?

— Где?

— У Петрука Философа. Сегодня вечером перенесем сюда много разных вещей. Я в местечке буду жить, все выведывать, а ты — тут. Нужно про это с матерью Вороненка переговорить.

Позвали мы старушку и спросили, согласится ли она нас у себя держать, а мы пункт здесь сделаем. Согласилась с радостью. Щур сказал, что хорошо заплатим.

— Я б и без денег, — ответила старушка. — Вы ж его коллеги… Живите, как дома.

И заплакала.

— Вы, мамусю, не плачьте, — утешил ее Щур. — Еще поживем! Не надо так печалиться! Ничего не воротишь. С пункта проценты вам будут. Если поработаем удачно подольше, соберете Гельке на приданое!

Не написал я раньше, что Каро, пес Вороненка, погиб в драке с «повстанцами». Кинулся, защищая хозяина. Рвал руки, ноги, лица. А один из «повстанцев», лежа на полу, распорол ему ножом снизу брюхо. Не написал я тоже, что Юлек Чудило умер в больнице от туберкулеза. Щуру про то рассказал Петрук Философ.

Вечером пришли ко мне Щур и Янек Грабарь. Был то мужчина средних лет, довольно плотный и очень ловкий. Волосы имел редкие, светлые, на лбу уже залысины. Часто улыбался, жмуря внимательные серые глаза. Лет ему, наверное, близ сорока. Часто потирал ладони и говорил: «Пошло! Первая категория!»

Коллеги принесли два больших пакета. Развернули их на чердаке, в тайнике, куда удобно залазить по крыше, не будя ни матери Вороненка, ни Гели. В случае опасности оттуда можно удрать в любую сторону, выбравшись через особое отверстие в крыше. В пакетах оказалось много всякой одежды и шапок. И приспособления всякие, чтобы изменить лицо. Осмотревши все и разобравши, стали мы совещаться.