Любовник Большой Медведицы - Страница 68

— Панна Настя! Вы только посмотрите да с ложечкой-мисочкой угодите, чтоб были как надо! У меня всегда так, хозяин: на наше трепало что б ни попало — все мнет! А капусту вашу я аж в Душкове учуял. Так бежал, что сапоги чуть не потерял!

Обычно у Доврильчуков во время еды было тихо. А теперь — необычное оживление, которое подпитывал только сам Щур. Ел и болтал, болтал и ел. Наклонялся влево-вправо, сверкал глазами, смеялся, шутил. Всех развеселил. Вижу: все лица радостные, веселые. И смех все громче. Смотрю на Щура — и не узнаю. Обычно такой неразговорчивый, въедливый, цепляется по поводу и без повода. Со мной добрый и внимательный, но на шутки скупой. А тут как подменили, так и плещет задором и жизнелюбием. Хочет развеселить и веселит, да еще как!

Была в доме балалайка, на ней хлопцы и девчата наигрывали время от времени, по вечерам обычно, когда вся семья собиралась и важнейшая работа по хозяйству уже была окончена. Щур балалайку настроил и начал играть. Хорошо играл. Все слушали удивленно. И не думали, что на такой бренчалке можно сыграть так хорошо. А Щур выдавал одну мелодию за другой. То, чего из балалайки выжать не мог, выказывал движениями рук и тела, мимикой. Начал, подыгрывая на балалайке, петь по-белорусски:

Девчинонько, сердце мое,
Так приятно лицо твое,
Да не так лицо, как ты самая,
В документики вписанная!

Щур, поглядывая сладостно на девчат, пел:

Как возле тебя —
Так и мыслю: на небе я!
А как тебя поцелую,
Три дня в губе сахар чую!

Девчата прыскали смехом, толкали друг дружку локтями. А Щур знай наяривает вдохновенно песенку за песенкой. Играет польки, вальсы, марши, импровизирует, наигрывает свое. И не думал я, что такой он артист. Развлекал нас целый день, а вечером собрался в дорогу.

Матей Щура пригласил: приходи, мол, когда время свободное выпадет. Я пошел Щура проводить. По дороге он рассказал мне местечковые новости. Остановились мы возле леса. Еще больше часа там разговаривали, курили. Щур мне подмигнул заговорщицки:

— Ладные у тебя там шмары! Сдобные девахи!

— Так, так…

— Ты б подвалил к которой — веселей будет.

— Да ни к месту как-то…

— Так ты сделай, чтоб к месту… Девки-то аж пищат. Прям огнем горят. Аж ногами стучат, а ты мух ловишь. Подумают: инвалид какой!

Распрощались мы. Щур пошел быстро дорогой к тракту, а я вернулся на хутор. Застал всех за столом. Долго еще разговаривали, смеялись, вспоминая шутки и рассказы Щура.

Один из братьев взял балалайку и принялся наигрывать. Но в его руках инструмент снова стал обычной бренчалкой.

Щуровы слова про девчат возбудили мой интерес. Начал внимательно и по-другому, чем раньше, рассматривать их. И чем дальше, тем больше мне они нравились. Красивые карие глаза у них, а белки проблескивают синевой. Оттеняют их густые длинные ресницы. Рты небольшие, красивой формы, розовые щеки, чудесные крепкие зубы. И фигуры, должно быть, роскошные. Смотрю все с большим интересом. И они это чувствуют. Начали кокетничать: хотят мне понравиться. Но как же они все-таки похожи друг на дружку! Даже разница лет незаметна.

Тем вечером поздно пошли мы спать.

Снились мне «Ваньки-встаньки». Были у них карие глаза с синеватыми белками. Кланялись смешно, шевелили щеками.

2

Незадолго до праздника Рождества Господня братья Доврильчуки стали готовиться к походу за границу. Матей с Василем привезли много товара из местечка — на несколько носок. Товар недорогой: мужские и женские свитера, шали, чулки, обувная кожа-хром и подошвенная. Но зарабатывали на таком товаре много: спрос на него в Советах был большой.

Упаковали товар и собрали пять носок. В дорогу собрались три брата, я и Кася. Ее брать не хотели, но она заупрямилась. Уже ведь не раз носила с братьями контрабанду. В конце концов, Матей ей разрешил. Осталось только дождаться погоды.

Через несколько дней начало слегка мести.

— Если снеговей до вечера не утихнет, пойдем сегодня, — сказал мне Василь.

— Точно не утихнет, — отвечаю ему.

В самом деле, метель не только не утихла, но усилилась. Незадолго до сумерек я выскочил за ворота, увидел мутную колыхающуюся тучу снега, прячущую все вокруг. Леса в двухстах шагах не было видно вовсе. Замерзнув, вернулся в избу. А там уже готовили для нас ужин.

За едой царил важный, почти праздничный настрой. За столом сидела вся семья. Выпили по рюмке водки на разогрев и на удачу. Потом засобирались в дорогу. Братья и Кася одели толстые суконные домашней выделки белые штаны, крашенные в белый цвет кожухи, на головы — шапки из отборного белого каракуля, какие носили солдаты царской армии зимой. Такие же кожух и шапку принес для меня из чулана Матей. Очень удобная была одежда — легкая, теплая и на снегу в ней незаметно.

Братья и Кася попрощались с остающейся дома родней. Я тоже решил попрощаться, вслед за ними. Пожал сильные ладони Матея, Ганны и их дочек.

— Дай Бог счастья! — говорили мне все.

За сараем вышли в поле и нырнули в снежную круговерть. Василь шел первым, за ним — Симон. Кася третья, за ней — я, Игнат замыкал. Я на ходу держал правую руку за пазухой, на рукоятке заряженного парабеллума. Его купил для меня Щур, мое оружие забрала полиция, когда арестовала у Калишанок. В левом кармане кожуха лежали пять запасных магазинов и фонарик.

Мы долго шли полем в нескольких десятках шагов от леса. Потом зашли в лес и пошли, петляя между высокими соснами. По поведению Василя — по особенной его осторожности — я заключил: граница близко. Шли теперь медленнее, останавливаясь время от времени.