Любовник Большой Медведицы - Страница 16

С Левкой мы не разговаривали, оставшись в комнате один на один, а молча продолжали паковать контрабанду. «Перевязки» делают для девчат, носящих товар от мелины в город. Это вроде огромных двойных безрукавок, от груди аж до бедер — двойные полотняные торбы, которые сверху донизу забивают товаром. Весят такие «перевязки» фунтов двадцать-тридцать. Носчица закрепляет «перевязку» поясками на плечах, сверху надевает кожух и отправляется в дорогу. Глухими дорогами и стежками идет одна или с подругами в город. За сутки носчица делает две-три, иногда даже четыре ходки, зарабатывая от пяти до десяти золотых рублей.

У Бомбины было семь носчиц, сноровистых и никогда не попадавшихся, знавших окрестности как своих пять пальцев. Леса поблизости хватало, всегда можно спрятаться, укрыться. Ходили так надежно, что и темноты часто не ждали, отправлялись днем.

Бомбина позвала нас с Левкой ужинать. Мы закончили с работой и вошли на чистую половину дома. Там стоял накрытый белоснежной скатертью большой стол. Еды было много, но простецкой. Водка — закрашенная каким-то соком. Левка ел мало и неохотно. Сидел задумчивый и, видно, что-то про себя пересчитывал: кривился, морщился, пальцами по столу постукивал. Когда смотрел на его лицо, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Ничего человек не видел и не слышал, только и думал, как деньги делать.

Бомбина все меня угощала, наливала да подкладывала. Сперва пил осторожно, после разогрелся и принялся есть и пить, не сдерживаясь вовсе. Вдруг Бомбина, сидевшая с краю стола, положила ногу мне на колено. Я руку под стол опустил, принялся гладить ее круглую крепкую щиколку. Пробовал забраться и выше, за колено, но не дотянулся. Бомбина раскраснелась, глаза заблестели, улыбалась, показывая красивые зубы, смеялась. Подмигивала мне и, бровью двигая, указала на Левку и показала мне язык. Я расхохотался. Задумчивый жид опомнился и сказал Бомбине:

— Я пойду уже. Спать хочу.

— Ладно, ладно!

Бомбина живо поднялась, взяла с полки карманный фонарик и вышла вместе с Левкой. Проводила его на другую половину дома, к его постели в закутке.

Вскоре вернулась. Замкнула дверь в сени на тяжелый железный засов. Отодвинула занавеску, скрывавшую кровать в углу, поправила подушки, откинула одеяло и принялась стаскивать свитер. Я смотрел на нее.

— Ну, иди! — впервые обратилась ко мне на «ты».

— Лампу гасить?

— Нет, не нужно. Сама потом погашу.

Женщина была роскошная и щедрая. Кровать — чистая, мягкая и теплая. Но мысли мои бежали вслед за группой Юзефа Трофиды, идущей в ночи от опасности к опасности. Хлопцы глядят в темень, торопятся на запад. Ветер свистит в ушах. А могут и пули свистеть. А меня с ними нет.

Наверное, уже миновали Старое Село. Впереди идет широким, уверенным шагом Юзек. Щурится, прислушивается. Принюхивается. За ним тащится с кислой миной Бульдог. За тем тянется понуро, сгорбившись, тяжелоступ Мамут. Дальше вышагивает, вздрагивая, Ванька Большевик, усмехается сам себе. Вспоминает какую-нибудь необыкновенную любовную историю. Жалеет, что рассказать некому. Следом идет, вихляя задом, Щур. Правая рука в кармане, в ней — нож. За ним — Петрук Философ, хмурится, задумался о чем-то. Неподалеку его неразлучный друг Юлек Чудило. Идет легко, весело, будто танцует. Переваливается с ноги на ногу за его спиной жид, присматривающий за товаром, Исак Консул. Втягивает в плечи тонкую шею, глядит с подозрением по сторонам. Леса он не любит, а в особенности продираться сквозь кусты, худшее же для него — вода… Боится. Кто знает, что там прячется по ночному времени, а? За жидом легко семенит Славик, улыбается сам себе. За Славиком распустил усы на ветру Болек Комета. Только и мечтает вернуться в местечко и как следует выпить. Последним тянется Фелек Маруда. На ходу смешно кивает головой взад-вперед, будто кланяется кому. Когда замечает, что отстал, бросается догонять. Нюх имеет собачий, всегда находит хвост партии. Догоняет быстро. Когда, догнав, утыкается в Комету, тот бурчит:

— Тянешься, холера, как вонища за войском. А потом мчишься как ошпаренный!

— Может, куртками поменяемся? — предлагает Маруда. — Еще и доллар дам на придачу.

— Тьфу, сумасшедший! — плюется Комета.

Лежу с закрытыми глазами и думаю о всяком. О Сашке, о гармонисте Антонии, о женщинах: Геле, Олесе Калишанке, Феле Веблиновой… Сравниваю их в мыслях, ищу сходства, отмечаю различия… Вдруг слышу голос Бомбины:

— Подвинься троху!

Перелазит через меня, идет к столу. На ней только сорочка. Сверкает розовым ладным телом. Специально крутится по избе. Залазит на лавку, снимает что-то с полки. Приподымается на цыпочках. Знаю ведь, все за тем, чтобы меня поддразнить. И она знает, что я знаю. Хочется мне выскочить из кровати, на руки ее поднять… и кусать, грызть — или целовать? Ну, смута. Наконец, гасит лампу, идет в кровать.

— У-у, холодища!

И прижимается ко мне горячим упругим телом.

А хлопцы уже, наверное, Смолярню прошли. Череда контрабандистов змейкой вьется через ночь, и каждый думает о своем. Каждый несет в себе множество мыслей. Каждый не там, где его тело, а там, где потерялись его мечты.

Когда наша партия через два дня вернулась, я стыдился выйти к хлопцам. Знал — будут смеяться надо мной. И не ошибся. Когда зашел в амбар, хлопцы заорали:

— Ура!

— Да здравствует!

— Как там Бомбинины сласти?

— Давай про сласти, давай скорей!

Изображаю негодование:

— Отстаньте, хлопцы! При себе держите, кто чего навоображал!

— Не навоображали мы. Знаем. Нас не обманешь!